Психология ксенофобии

Феномен ксенофобии

Одновременно с процессами глобализации, унифицирующими многие стороны жизни, все большую ценность для человечества приобретают культурные и индивидуальные особенности. Мы стремимся сохранить уникальность того знакомого, комфортного и безопасного мира, который называем своим, и преисполнены решимости защищать его. В наши дни человек так же, как он это делал всегда, продолжает упорно проводить видимые и невидимые границы, отделяя себя от чужих миров и людей и таким образом справляясь с порождаемыми ими страхами.

В концентрированной форме эти страхи выражает слово «чужой» испокон веков пугающее человечество. Смысл, вкладываемый в это слово, не всегда однозначен. Если вместе с настороженностью «чужой» вызывает также интерес и любопытство, порождая амбивалентные чувства, то в этом случае «чужой» — это скорее «другой». Он нас одновременно и притягивает и отталкивает. Сама по себе такая эмоциональная двойственность не несет негативного значения, и у «чужого-другого» всегда есть шансы стать «своим».

Но все же гораздо чаще в отношении к «чужому» начинает доминировать страх. Ведь исторически так сложилось, что люди всегда опасались непонятного, непознанного и незнакомого. Эрих Фромм в своей известной книге «Анатомия человеческой деструктивности» писал, что все чужое, представляя некоторый интерес, в то же время вызывает страх, подозрительность и отрицание, ибо требует неординарных решений (Фромм, 1999). В этом случае «чужой» приобретает негативную валентность, так как помещенный в нашу собственную систему координат, не поддается испытанным способам восприятия, интерпретации и поведения (Шютц, 2003). «Чужой» наполняется особой конкретностью, отличаясь привычками, ценностями, взглядами, и таким образом становится не «другим», а «чуждым», а это значит — «далеким, не имеющим ничего общего с кем-нибудь или чем-нибудь, инородным» (Ожегов, Шведова, 1997). Поэтому «чужих-чуждых» обычно сторонятся, отвергают, их считают виновниками проблем и бедствий, нередко принимают за врагов и ненавидят. И если такой стороной оборачивается рациональное чувство страха человека перед неведомым, то это не что иное, как ксенофобия — страх чужаков, неприязнь и враждебность по отношению к «чуждым», непохожим на нас отдельным людям и целым группам.

В словаре Вэбстера ксенофобия — это «страх или ненависть к незнакомцам, или иностранцам, или к тому, что странно или чуждо». Литературное значение слова предполагает, что ксенофобы — это люди, которые не любят всех чужестранцев, их «инаковость». Такие определения показывают, что главным объектом ксенофобии всегда были незнакомцы или чужестранцы (xenos — посторонние, иностранцы). Причины здесь просты: исторически так складывалось, что появление чужаков, как правило, не предвещало ничего хорошего. В худшем случае они претендовали на поля и пастбища, на имущество, на жен. В лучшем случае — внедрялись в общество, принося с собой перемены. Хорошие или плохие, глобальные или незначительные — это другой вопрос, но чужаки представляли реальную угрозу сложившемуся образу жизни.

В современном обществе ксенофобия распространяется на очень широкий круг объектов, в соответствии с которыми выделяют следующие ее виды: В последнюю группу входит широкий круг социальных фобий, многие из которых давно находятся в сфере внимания ученых и поэтому получили специальные и уже хорошо известные названия. Это, например, мигрантофобия — предубеждение и дискриминация против беженцев, вынужденных переселенцев, лиц, ищущих убежище; гандикапизм — фобия и предубеждение против индивидов с физическими ограничениями (физические недостатки, увечья и др.); эйджизм — предубеждения и дискриминация, вызванные возрастом человека; сексизм — предубежденность и дискриминация на основе половой принадлежности и многие другие. Особенно число таких предубеждений расширяется в кризисных социальных ситуациях, когда ксенофобия приобретает массовый характер.

Стремление человечества разделять мир на «своих» и «чужих» неистребимо. Такая особенность человека может быть использована в разных целях, в том числе и в таких, которые эквивалентны территории, власти, капиталу и материальным ценностям. Как правило, эти цели остаются за кадром. А вот поводы, которые изобретаются для их реализации и даются на откуп массовому сознанию, часто не отличаются особой аргументированностью. Нелепые и абсурдные, они, тем не менее, могут поднять на мятеж толпы людей, спровоцировать кровопролитные войны. В изобилии такие примеры представлены в литературе. С детских лет мы все помним истории фантастического противостояния «тупоконечников» и «остроконечников» Джонатона Свифта («Приключения Гулливера»), или «долговязов» (худых и трудоголиков) и «толстопузов» (упитанных и релаксирующих) Андре Моруа («Долговязы и толстопузы»).

Это художественная литература, но множество похожих примеров можно найти и в реальной истории. Не все ли равно, на каком языке молиться единому Богу? Но это один из поводов, повлиявших на уровне массового сознания на возникновение кровавого противостояния католиков и протестантов в ХVI—XVII вв. Так ли уж важно, двумя или тремя перстами совершать крестное знамение? Но это тоже один из поводов, определивших конфронтацию старообрядцев и новообрядцев на Руси в XVIII веке после реформы церкви. Если перейти к более частным примерам, то не трудно отыскать и гастрономические ксенофобии, как у Свифта. Например, для объяснения негативного отношения к русским эмигрантам в 20-е годы прошлого века французам было достаточно того, что русские отрезали у сыра корочку. Как мы видим, для ксенофобии не нужны основания, достаточно поводов.

Почему так происходит? Психологи пытаются дать свой ответ на этот вопрос и находят его в самом человеке. Социальный порядок, определяющий взаимоотношения людей в нашем мире, вне зависимости от разнообразных культурных обычаев и традиций, испокон веков задавался универсальной психологической альтернативой «мы—они». Залогом трудного выживания становилось создание замкнутых «мы-групп» и настороженное или враждебное отношение ко всем чужим «они-группам». Стремление человека делить мир на «мы» и «они» — одна из базовых особенностей человеческой природы и центральный психологический механизм ксенофобии.

В современной психологии альтернатива «мы—они» рассматривается на основе концепта социальной идентичности. Идентичность — это базовый психологический конструкт, концентрированно выражающий сущность человека. Идентичность состоит из представлений, эмоций, мотивов, знаний, ценностей, стереотипов, поведенческих схем, норм и стандартов, а также бессознательных образований. Это концентрированный сгусток опыта и ныне живущих поколений, и всего человечества, преломленный сквозь призму собственного существования в группе. В процессе формирования идентичности индивид осознает свою групповую принадлежность и свое положение в обществе, непрерывность своего существования в системе поколений и в контексте истории, принимает определенный образ жизни и подчиняется ему, научаясь соотносить свою индивидуальность с групповой системой ценностей и норм. Индивид ищет свое «Я» и почти всегда находит его в какой-нибудь группе. Поэтому идентичность это, с одной стороны, объединение, тождественность, общность, а с другой — отделение, противопоставление, конфронтация: Я и Другой, Мы и Они.

На протяжении всего жизненного пути индивид находится в процессе осознания и переживания своего личностного Я и группового «Мы». В нормальной жизненной ситуации у большинства людей доминирует личностный уровень. В переходных или кризисных жизненных ситуациях, а также в условиях повышенной напряженности в обществе человеку становится все труднее полагаться только на себя. И он в поисках опоры и защиты стремится к расширению своих социальных и психологических границ. Он выходит за пределы своего «Я», сознательно декларируя свою неразрывную связь с какой-либо общностью или группой. Карл Юнг называл этот процесс психической инфляцией (от лат. «inflation» — «раздувание», «расширение») (Yung, 1977). Через расширение индивидуальных границ личность ищет защиту, устойчивость и возможности развития в группе, в групповой идентичности. Например, в условиях кризисной ситуации 1990-х гг. такой групповой идентичностью для большинства россиян стала этническая принадлежность, что привело к резкому повышению межэтнической напряженности в нашем обществе.

Одним из значительных психологических эффектов действия механизма «Мы—Они» является феномен «ингруппового фаворитизма», экспериментально выявленный английским социальным психологом Гарри Тэджфелом. Его суть заключается в том, что даже символическая отнесенность человеком себя к той или иной группе, как правило, предполагает ее предпочтение и более позитивную оценку по сравнению с другими группами (Tajfel, 1982). Таким образом идентичность выполняет свои функции отождествления и отделения, основанные на естественном предпочтении собственных культурных ценностей. Феномен «ингруппового фаворитизма» выражает стремление человека к позитивной идентичности. Ведь чем выше статус и престиж своей группы, тем выше наша собственная самооценка и наше положение в обществе. Позитивная групповая идентичность членов группы — важное психологическое условие не только самого существования группы, но и поддержания ее стабильности и самостоятельности. Поэтому человек всегда стремится сохранить свою позитивную идентичность и свою группу, в которой он нуждается и к которой хочет принадлежать. Защищая свою идентичность, он защищает свою группу; защищая свою группу, он защищает свою идентичность.

Понятие позитивной идентичности включает в себя позитивное отношение не только к собственной группе, но и подобное же отношение к другим группам. Примем позитивную идентичность за психологическую «норму» многообразия, которая, помимо условия самостоятельного и устойчивого существования собственной группы, выступает также условием мирного взаимодействия в многополярном мире. В этом случае в структуре такой идентичности должны соотноситься позитивный и относительно предпочитаемый образ своей группы с позитивным ценностным отношением к другим группам. Человек, обладающий такой идентичностью, не воспринимает мир как угрожающий, он толерантен по отношению к другим группам, и для него не характерны ксенофобические установки.

Выход за пределы индивидуальных границ и гипертрофированное стремление человека отождествить себя исключительно с одной группой приводит к формированию групповой гиперидентичности, для структуры которой характерен выраженный дисбаланс в пользу позитивного образа своей группы. Это предполагает движение от естественного предпочтения собственной группы по ряду параметров к абсолютной убежденности в ее превосходстве над «чужими» группами. Индивид, обладающий гиперидентичностью, воспринимает мир как угрожающий и готов к обороне. Главную угрозу своей идентичности он видит в чужаках — тех, кто обладает другой идентичностью. Ведь именно поэтому чужак может поставить под сомнение чуть ли не все, что безоговорочно принимается всеми членами другой группы (Шютц, 2003). В случае формирования сознания по типу гиперидентичности человек уже точно знает, от кого ему надо защищать себя и свою группу. Этот путь ведет к развитию ксенофобии как социально опасного психологического феномена.

В основе гиперидентичности лежит этноцентризм именно в том понимании, которое идет еще от П. Гумпловича и У. Самнера. Это одно из ключевых понятий в известной книге Т. Адорно и его коллег «Авторитарная личность» (Adorno, et al., 1950). Оно предполагает жесткое разделение на «своих» и «чужих», порождает негативные образы «чужих» и враждебные установки по отношению к ним, а также иерархическую авторитарную точку зрения на групповое взаимодействие, в котором всегда предпочтительнее, когда «своя» группа доминирует, а «чужие» группы являются подчиненными.

В современных исследованиях этноцентризм уже давно не рассматривается как однозначно негативное явление. Показано также, что рост ингруппового фаворитизма не всегда порождает враждебность по отношению к внешним группам (Rabbier, 1992), а ксенофобия и этноцентризм не имеют жесткой однозначной связи (Солдатова, 1998; Van den Berghe, 1999; Cashdan, 2001). Р. Левайн и Д. Кэмпбелл, рассматривая этноцентризм как производное от реакции на конфликт с другими группами и угрозу с их стороны, выделили его основные симптомы: увеличивающуюся плотность групповых границ, уменьшение числа «отступников» в группе, усиление их «наказания» или даже отвержение их как «дезертиров» (Levine, Campbell, 1972). Групповые границы превращаются в трудно преодолимые барьеры, а для членов группы все более характерными становятся ксенофобические установки.

Системы чужеродности

Если ученые уделяют относительно мало внимания собственно проблеме ксенофобии, то писатели-фантасты традиционно озабочены значимостью этой темы. Наиболее выдающиеся авторы, всегда стремящиеся и, как показывает история, не без успеха, предсказать грядущие фатальные для человечества события, ставят проблему ксенофобии на одно из первых мест по актуальности. Фантасты пытаются разобраться в механизмах ксенофобии и, строя образ желаемого будущего, в качестве ключевой его части конструируют уникальные системы и институты по установлению контактов с внеземными цивилизациями. Решая этические проблемы ксенофобии, они строят иерархии чужеродности, в которых взаимоотношения с «чужими» рассматриваются сквозь призму перспективы мирного и конструктивного сосуществования между человечеством и иными мирами. Вольно или невольно такую иерархию чужеродности в своей повседневной жизни строит практически каждый человек.

Мы живем в плену этой иерархии, ее диктат ведет к распределению окружающих по степени «чуждости» и соответствующей дозированности доверия и открытости. В зависимости от оценки воспринимаемой угрозы, а также оценки чуждости и перспектив взаимодействия, мы регламентируем свои отношения в мире и степень закрытости, которая позволяет нам сохранить свое Я, защитить себя и границы между собой и другими.

У каждого человека и у разных групп свои системы чужеродности. Но в основе каждой такой системы лежит единый универсальный психологический механизм — альтернатива «мы—они», «свои—чужие», определяющая социальный порядок в различных контекстах человеческих взаимоотношений. Опираясь на выделенные критерии, отражающие три важных аспекта альтернативы «мы—они», — культурно-психологическую дистанцию, величину воспринимаемой угрозы и оценку перспектив взаимодействия — рассмотрим четыре группы «чужих», обычно включаемых людьми в свои системы чужеродности.

Близкие Чужие. На первый взгляд эту форму чужеродности — «чужой среди своих» — трудно отнести к ксенофобии. Рассуждения на темы, кто дальше, кто ближе, кто более «свой», кто более «чужой» — практически общее место обыденной философии, вечная основа драматизации нашей жизни и для многих — лакмусовая бумажка оценки межличностных отношений. Но именно непреодолимое стремление разделять мир на «своих» и «чужих» заставляет нас настойчиво дифференцировать даже ближайшее окружение: своих родственников, друзей, соседей, коллег и знакомых. Это те люди, от которых мы получаем социальную поддержку. Нас с ними связывают родственные узы, общие интересы и цели. И все же именно среди них мы нередко находим «самых близких чужих», весьма болезненно переживая эту всегда неожиданную для нас «чуждость».

Не будем сейчас обсуждать примеры из мексиканских сериалов, когда главный герой вдруг обнаруживает в ближайшем окружении самого непримиримого врага. Заметим лишь, что критерии «чужих» на этом уровне могут быть очень жесткими, ведь именно «своих» мы нередко судим особенно безапелляционно и пристрастно, выдвигая завышенные требования и часто необоснованные претензии. Уже на этом уровне хорошо видно, что критерии чужеродности во многом определяются общим контекстом и ситуацией. Так, женившись или выйдя замуж за человека другого круга, мужчина или женщина нередко начинают стыдиться и избегать своих родственников. Или же школьный друг может оказаться несовместимым с университетским, так как в одной ситуации это член определенной группы, то есть «свой», а в другой — нет.

Незнакомые Чужие (чужаки). Этот достаточно абстрактный образ — в чистом виде продукт психологической альтернативы «мы—они». «Всякое объединение противопоставляет, всякое противопоставление объединяет», — писал известный социальный психолог Борис Поршнев (Поршнев, 1966). Здесь начинают в полной мере действовать универсальные социально-психологические закономерности, связанные с групповой принадлежностью и формированием социальной идентичности (социальная категоризация, межгрупповое сравнение, закономерности стереотипизации).

На этом уровне особое значение приобретает феномен неизвестного, в основе которого лежит недостаточное знание об объекте, определяющее формирование неофобии — боязни всего нового. А также феномен неиспытанного (непознанного), когда имеющихся знаний недостаточно. Именно через сочетание этих аспектов с одновременно воспринимаемым расхождением со стандартами собственной идентичности (например, расхождения в представлениях о том, что правильно или неправильно, хорошо или плохо) немецкие исследователи Б. Шефер, М. Скарабис и Б. Шледер рассматривают феномен чужого (Шефер, Скарабис, Шледер, 2004).

Незнакомые Чужие — «не наши», потому что из другого мира. Но этот мир не обязательно должен быть враждебен, возможно, он дружественен, особенно если его интересы напрямую не пересекаются с интересами «нашего» мира. В силу непонятности и непознанности такие чужие выпадают из привычного разделения на врагов и друзей. Абстрактный чужой — некий обобщенный образ незнакомца. Эти люди просто существуют, мы знаем о них, но они не имеют к нам прямого отношения. В то же время это значительная часть населения Земли, самое многочисленное Они. Отношение к Ним может складываться либо на основе равнодушия, либо отстраненного нейтрального интереса, либо естественного любопытства, соединенного с чувством некоторого опасения.

Опасение как частично осознаваемый страх существенно влияет на наше восприятие. Исследования психологов показывают, что контакты с незнакомыми людьми чаще повышают негативную эмоциональную активацию. Например, представители разных культур во взаимодействии с незнакомцами более часто, чем со знакомыми, испытывают страх и в меньшей степени контролируют гнев (Bobad, Wollbott, 1986). Поэтому при восприятии чужого как неизвестного, незнакомого, несмотря на характерную амбивалентность чувств, сдвиг эмоционального восприятия гораздо легче происходит в негативную, чем в позитивную сторону.

Стигматизированные Чужие. Слово стигма (с греч. — «укол», «ожог», «клеймо») со второй половины XIX века стало употребляться в переносном смысле как «метка, позорное клеймо». Под стигматизацией в современном социально-психологическом значении понимается выделение или приписывание кому-либо определенных черт, признаваемых обществом отрицательными, и выделение кого-либо посредством дискриминации. Социальные стигмы — это характеристики человека «отклоняющегося, ущербного, ограниченного, дефективного и в целом нежелательного» (Jones et al., 1984). Стигматизации подвергаются люди с определенными физическими, психическими и социальными особенностями, которые отличают их от большинства. Это те, кто говорит, одевается, выглядит, молится и думает иначе, чем большинство других людей. Выделяя «инаких» на основе характерных признаков и различий и отчуждаясь от них, «нормальные» таким образом поддерживают свою социальную идентичность (Финзен, 2001). Испокон веков люди стремились «уложиться» в параметры большинства, чтобы не стать объектом насмешек или даже изгоями своей группы.

Известный американский социолог и социальный психолог Эрвин Гоффман выделил три типа стигмы:

  1. физические и психические недостатки (инвалиды, калеки, слабоумные, психически больные, люди с избыточным весом и др.);

  2. индивидуальные недостатки характера, воспринимаемые как слабость воли (преступники, наркоманы, пьяницы, люди с нетрадиционной сексуальной ориентацией, бомжи, безработные, радикально инакомыслящие и др.);

  3. родовые стигмы расы, национальности и религии, передаваемые от одного поколения другому и распространяемые на всех членов семьи (расовые предубеждения, предубеждения против этнических меньшинств, членов сект и определенных религиозных общин) (Goffman, 1963).

По мнению Гоффмана большинство в действительности считает людей, отмеченных стигмой, в чем-то не совсем людьми — поэтому мы дискриминируем их и действенно, хотя зачастую без злого умысла, лишаем жизненных шансов (Goffman, 1963). Стигматизированные чужие — это отклонения от «нормы», выделяющиеся и вызывающие сомнение, поэтому они нежелательны, их следует клеймить, изолировать, изгонять. Возникающие на этом уровне ксенофобические установки, в основе которых лежит психологический механизм «мы—они», связаны с особой чувствительностью к выходу за пределы среднего и привычного. Они определяют соответствующее социальное поведение, основанное на жестком представлении о норме.

Враждебные Чужие. Восприятие Чужого как врага — это путь к конфронтации и враждебности. Образ врага — это крайнее выражение психологической альтернативы «Мы—Они», когда Они попадают в категорию «нелюдей», «дикарей». В этом случае чужой рисуется черными красками, вызывает отвращение, презрение и гнев. Этот аффективный комплекс, названный американским психологом Изардом триадой враждебности (Изард, 1980), определяет эмоциональную основу категоричного разделения «своих» и «чужих». В соответствии с ним рационализация причин, по которым чужие выключаются из «своей зоны», большим разнообразием не отличается. Чужой — плохой, потому что он глупый, плохо пахнущий, неопрятный, не способный на элементарное культурное поведение, необразованный, хитрый или злой человек. Чужой стремится завладеть нашей территорией, имуществом, лучшей работой, обмануть нас, разрушить нашу культуру, еще как-нибудь навредить нам, чужой — виновник наших бед и проблем и т.д. Вывод в этом случае всегда обобщенный и всегда один: чужой — наш реальный или потенциальный враг.

С. Кин, который собрал не имеющую аналогов коллекцию военных плакатов, пропагандистских роликов, карикатур из различных стран и исторических эпох, наглядно показал, что образ врага в определенном смысле универсален — это общий стереотип, который имеет минимальную культурную специфику. Кин исходил из положения Юнга о том, что создаваемые образы врага — это проекции вытесненных и неосознаваемых теневых сторон нашего бессознательного. Он подразделил эти образы на несколько архетипических категорий в соответствии с преобладающими в них характерными признаками: Чужак, Захватчик, Варвар, Преступник, Насильник, Враг Бога, Безликий, Достойный противник, Мучитель, Смерть. Обычно говорят, что страх усыпляет разум, а по выражению Франсиско Гойи сон разума порождает чудовищ. Поэтому враг у любого народа приобретает облик чудовища. Это опасный спрут, злой дракон, многоголовая гидра, гигантский ядовитый тарантул или засасывающий Левиафан. Другие часто используемые символы — злобные хищные кошки или птицы, чудовищные акулы и зловещие змеи, картины, изображающие удушение или сдавливание, зловещие водовороты и зыбучие пески (Keen, 1948).

Конкуренция — одна из основных форм взаимодействия между людьми в мире ограниченных ресурсов и возможностей. Люди соперничают за территорию, власть, работу, материальные возможности. Психологи, проводя разнообразные эксперименты, пришли к выводу, что хотя конкуренция и провоцирует вражду, но все же развитие такого взаимодействия может идти двумя путями: через конфликт и через продуктивную конкуренцию.

Путь продуктивной конкуренции означает, что чужой выступает как партнер. Термин «продуктивная конкуренция» введен психологом Александром Шмелевым и обозначает такой частный случай конкурентного взаимодействия, когда оно приводит к обогащению среды и росту собственного потенциала не только у победителей, но и у значительной части конкурентов. Путь продуктивной конкуренции — это не антагонистическая борьба за выживание, связанная с дискриминацией, подавлением или даже уничтожением. Психологический механизм «мы—они» в этом случае подвергается моральному и правовому регулированию, что определяет распространение гражданских прав на иноплеменников, иноверцев, конкурентов и соперников.

Концепция продуктивной конкуренции основывается на убеждении в том, что новые уровни материального и культурного прогресса достигались человечеством не путем истребления сильными субъектами слабых, но путем создания все более масштабных и разнообразных по форме коалиций, в рамках которых сильные имеют возможность справляться с чувствами страха, недоверия и враждебности и добровольно ограничивают свою власть над слабыми. В терминах концепции продуктивной конкуренции сильные принимают самоограничение на рост своего потенциала ради сохранения права слабых на полноценное существование (Шмелев, 1997). Это трансформирует социобиологическую конкуренцию между особями и популяциями в толерантные социальные отношения, которые более сложны по своим механизмам, чем механизмы конфликта.

Более подробно об этом вопросе можно почитать в книге «Может ли другой стать другом?» Тренинг по профилактике ксенофобии.